| Суббота 27.04.2024 12:53 |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
Сельма Ансира
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
 | |
 ПЕРЕВОД ДЛИНОЙ В ЖИЗНЬ 11.10.2011 | |
| С русского языка на испанский Сельма Ансира переводила Пушкина, Толстого, Гоголя, Островского, Достоевского, Гончарова, Бунина, Чехова, Булгакова, Мандельштама… Но главная ее страсть – творчество Марины Цветаевой. Вся проза русского поэта уже переведена Сельмой Ансирой на испанский язык. Теперь настал черед стихов. | |
 | Десять лет назад в Мехико вышел первый том дневников Льва Толстого, которые мексиканка перевела на испанский язык. Директор Музея Толстого в Казани Светлана Коновалова пригласила Сельму Ансиру в город, где русский классик начал писать свой дневник. В благодарность за визит и интересное выступление на конференции Светлана, зная о любви мексиканки к Цветаевой, предложила переводчице съездить в Елабугу на могилу Марины Ивановны |
| Фото: Андрей Семашко | «Мне нужна Цветаева» |
| В Елабугу приехали вечером на рейсовом автобусе. Сотрудница Елабужского государственного музея-заповедника Танзиля Агишева повела гостей показывать дома знаменитых горожан - художника Шишкина, врача Бехтерева, кавалерист-девицы Дуровой. Но мексиканка не скрывала, что они ее мало интересуют: «Мне нужна Цветаева!» Когда три дамы прибыли к воротам Петропавловского кладбища, начался дождь. Стояла поздняя осень, кругом - непролазная грязь.Светлане с Танзилей было страшно отпускать маленькую, хрупкую иностранку бродить по сырому вечернему кладбищу. Но та твердо сказала: «Дайте мне двадцать минут, я хочу побыть одна». Делать нечего - пришлось указать гостье южную сторону кладбища (по воспоминаниям, именно там была похоронена Марина Цветаева. - Прим. ред.) и остаться у ворот. Двадцать минут давно прошли. Сельма вернулась, когда Светлана и Танзиля разволновались уже не на шутку. Она говорила о желтых листьях над ветхими крестами, о шорохах дождя и о том, что порой ей казалось, будто ее любимый русский поэт говорит с ней о... Дальше мексиканке не хватало слов. «Я просто не могу описать это!» - сказала она со слезами на глазах. | |
| ...От пристани, к которой в августе 1941 года
причалил пароход «Советская Чувашия», доставивший Марину Ивановну с сыном Георгием в числе других эвакуированных из Москвы в Елабугу, остались лишь камни. Вверх по дороге, вдоль крутого желтого берега над холодными серыми водами Камы Сельма прошла тоже одна. Вот так же семьдесят лет назад от пристани к городу шла и Марина Ивановна. Светлана и Танзиля терпеливо ждали Сельму в машине. Они уже все поняли: мешать не надо, для нее это - своего рода паломничество. А потому не удивились, когда на следующее утро Сельма
категорически отказалась покидать Елабугу, не побывав в доме Бродельщиковых на улице Ворошилова, где провела последние дни жизни Цветаева. Мексиканке объясняли, что нынешняя хозяйка, Анна Георгиевна Полтанова, не пускает посетителей на порог, что и прежние-то хозяева - Бродельщиковы и Гурьевы - продали дом из-за нашествия почитателей поэта. Сельма не хотела ничего слышать: «Я была в Елабуге и не вошла в этот дом?! Да я жить не смогу после этого!» Большой пустырь с болотом под серым небом, с краю - тот самый старый дом с рассохшимися рамами. Сельма постучала. «Это - не музей!» - раздался грубый окрик из-за двери. Сельма продолжала стучать в дверь. В окно выглянула женщина
в блеклом платке и пестром халате. Сельма стала упрашивать: она понимает, что это не музей, но ей очень важно попасть внутрь. «Всем важно!» - безжалостно отрезала женщина. И тогда, путая от волнения русские слова с испанскими, Сельма закричала, что она - переводчик, переводит Цветаеву, приехала с другого континента, что для нее это действительно важно... |  |
| Компанию хозяйке составляла лишь кошка с котятами. И пока Светлана и Танзиля беседовали с суровой Анной Георгиевной, расхваливая пушистых мяукающих малышей, Сельме разрешили осмотреть дом. она до сих пор помнит все так, будто это было вчера. Покосившаяся деревянная полка у входной двери с ворохом газетных вырезок публикаций о Цветаевой... Портрет Марины Ивановны, который оставил кто-то из поклонников... Угол, где жила Цветаева с сыном, не огорожен. На столе, покрытом старой клеенкой, лежат луковицы, еще не очищенные от налипшей земли. Сельме казалось, что все здесь возвращает туда - в страшный август 1941-го. Она ухватилась за дверную ручку: хозяйка заверила, что их с тех пор так и не меняли. Значит, Марина Ивановна вот так же... | |
 Сельма Ансира впервые побывала в Елабуге, когда вместо мемориальной площади с бронзовым бюстом Марины Цветаевой на высоком гранитном постаменте, поставленным в год 110-летия со дня рождения поэта, был пустырь /Фото: Андрей Семашко | «Да, жила тут эта поэтесса, курила много! А с ней мальчик - избалованный такой.» - Нарушившая одиночество мексиканки Анна Георгиевна повторяла все то, что слышала от прежних хозяев. Пора было уходить. Прощаясь с Елабугой, Сельма не давала обещаний вернуться. Это было ни к чему. Она и так знала, что приедет сюда еще не раз, ведь с 1979 года она не мыслила своей жизни без стихов Марины Ивановны Цветаевой. Отец Сельмы - Карлос Ансира, один из ведущих театральных актеров Мексики, - был увлечен русской литературой. Он играл в «Записках сумасшедшего» Гоголя, «Вишневом саде» Чехова, «На дне» Горького. В 1961 году за роль в «Записках» получил в Москве приз как лучший иностранный актер, играющий персонажей русской классики. В доме много и часто говорили о России. Близким другом Карлоса Ансиры был кинорежиссер Гонсалес Мартинес Ортега. В год, когда Сельма оканчивала школу, отец с Ортегой писали пьесу о жизни Достоевского. За обеденным столом, где собиралась вся семья и Ортега, постоянно звучали названия далеких русских городов. Гонсалес Мартинес Ортега рассказывал про свою учебу во ВГИКе, о московских друзьях, музеях и театрах. Наслушавшись этих рассказов, Сельма решила пойти по его следам: учиться в России, изучать русский язык, читать любимых отцом Достоевского, Чехова и Толстого в подлиннике. В школе она была отличницей, а потому в Министерстве культуры Мексики ее заявку на обучение в Москве удовлетворили. Отец принял эту новость с восторгом, мать, конечно, расстроилась, но возражать не стала. И в 1974 году Сельма отправилась учиться на филологическом факультете МГУ им. Ломоносова. В университетской группе она оказалась единственной иностранкой. Сначала приходилось трудно: ей было непросто успеть за сокурсниками, а название улицы, где располагалось ее общежитие, она едва могла произнести по слогам: Кржижановского. Письма шли |
| долго, а чтобы поговорить с родителями три минуты по телефону, нужно было выстоять очередь на переговорном пункте на улице Горького и отдать половину стипендии. | |
| Но еще больше мучило другое. В Мехико она собиралась вернуться преподавательницей русского языка. А как преподавать произведения Островского или Пришвина, да и многих других классиков, когда нет их переводов на испанский? А тут еще отец Сельмы попросил дочь сходить во Всесоюзное агентство по авторским правам (ВААП), найти инсценировку по «Бедным людям» Достоевского, перевести ее на испанский. Потом он часто обращался к ней с подобными просьбами, а иногда она и сама подбирала что-то, читала и советовала: стоит или не стоит ставить спектакль на мексиканской сцене. Сотрудники ВААП очень быстро стали принимать Сельму как свою. Красивая маленькая мексиканка с длинными черными волосами нравилась им: она была доброжелательна, заразительно смеялась и жадно интересовалась русской литературой. Ей подбирали интересные новинки современной русской прозы. Особенно старался сотрудник Виктор. И даже когда стало известно, что сердце Сельмы принадлежит студенту Музыкального института им. Гнесиных, уроженцу Эквадора Мануэлю Стасею, он продолжал оказывать ей внимание. Виктор и изменил жизнь мексиканки. Однажды он вручил Сельме толстый запечатанный конверт без надписи. «Почитай, может быть, тебе будет интересно. Принесешь в понедельник». |  Андрей Семашко |
| Был март 1979 года. По холодной и мокрой улице девушка пришла в свое общежитие, закрылась в комнате и открыла конверт. На первой странице рукописи, отпечатанной на ротаторе, красовалась надпись: «Пастернак Б.Л., Рильке Р.М., Цветаева М.И.: «Письма лета 1926 года». Австрийский поэт-символист Рильке и Борис Пастернак Сельме были известны, а вот имя Марины Цветаевой студентке последнего курса филологического факультета МГУ ни о чем не говорило. «И кто такая эта Цветаева?» - подумала она. О том, что произошло дальше, Сельма рассказала друзьям только спустя много лет. Слезы ручьями текли по щекам, мороз подирал по коже - так она была потрясена письмами Цветаевой. Она вспомнила, что в понедельник нужно отдать рукопись, но заставить ее сделать это не могла даже смерть. В ВААП она в понедельник все-таки пошла, но без конверта. И все дорогу повторяла про себя имя Марины Ивановны Цветаевой. Почему она не слышала о ней раньше? «Витя, извини, книга - моя, я буду ее переводить», - твердо сказала она ему. А тот и не думал переживать. Только обрадовался. Вторую копию писем он передал итальянской переводчице Сирене Витали, и она тоже решила взяться за перевод. Виктор же посоветовал Сельме обратиться за помощью в переводе писем к сыну Пастернака - Евгению Борисовичу. Нашел для Сельмы его телефон. | |
 | У молоденькой мексиканки не было никакого опыта работы переводчиком. Цветаеву она приняла пока только сердцем, не подозревая о тех сложностях, с которыми ей придется столкнуться. Виктору она пообещала: «Умру, а переведу!» И потянулись дни, полные напряженной работы со словарями и книгами. О своем интересе к Марине Цветаевой она никому не рассказывала. «Это была тайна моей души», - говорит Сельма. Помимо Евгения Борисовича Пастернака, который согласился помогать мексиканской студентке, и сотрудника ВААП Виктора о ее работе над переводом знал только известный мексиканский писатель Серхио Питоль, работавший тогда атташе |
| по культуре в посольстве Мексики. И если Евгений Борисович помогал студентке с русским языком, то Серхио Питоль учил находить для перевода на испанский правильные слова. По его совету она каждый день читала испанских классиков. У каждого писателя свой язык, и надо найти нить, которая приведет к языку Цветаевой. Нельзя
переводить Цветаеву как Пастернака или как Рильке. Иначе получится плоская ткань для читателя. Так учил ее Серхио Питоль. Перевод Сельма закончила в 1980 году. Позже, вспоминая то время, она поражалась своей смелости и самонадеянности, которые позволили ей взяться за столь сложный текст. Серхио Питоль ознакомился с переводом и дал Сельме рекомендательное письмо для своего издателя в Мехико. Во время летних каникул, которые Сельма проводила дома, она побывала у издателя и со свойственной ей страстью и напором рассказала о судьбе Марины Цветаевой, ее творчестве, ее отношениях с Пастернаком и Рильке. Издателю было 80 лет. Пожилой, умудренный жизнью человек слушал Сельму, не перебивая, целый час. «Хорошо, доченька, - сказал он, - мы издадим». Уникальная, рассчитанная на знатоков книга вышла на испанском языке в 1984 году тиражом в 3 тысячи экземпляров и быстро разошлась. Издательство в Барселоне выкупило перевод у первого издателя и выпустило книгу в Испании. Книга снова быстро разошлась. Сельма понимала, что книга читается не из-за ее перевода. Имена трех великих поэтов на ее обложке привлекают внимание. | |
| О книге писали в газетах. Больше остальных Сельме запомнился отзыв поэта Хосе Эмилио Пачеко. Он написал, что перевод Сельмы Ансиры открывает испанцам настоящее сокровище - русского поэта Марину Цветаеву. Сельма Ансира была счастлива и потому, что ее первую книгу отец незадолго до смерти успел подержать в руках. С тех пор Сельма Ансира перевела на испанский язык произведения Пушкина, Толстого, Гончарова, Достоевского, Бунина, Булгакова. Выяснилось, что ей нравится переводить не слишком известные испаноязычным читателям произведения русских классиков. «Путешествие в Арзрум» Пушкина, «Метель» Толстого, «Лихая болезнь» Гончарова, «Рим» Гоголя... Она перевела на испанский почти всю прозу Марины Цветаевой. Глядя, как напряженно работает дочь над текстами русского поэта, мать Сельмы заметила: «Марина Ивановна должна быть счастлива, что с такой отдачей ты ее переводишь на испанский». Сказано это было после того, как у Сельмы в очередной раз вырвалось горькое признание: «Не могу! Марина Ивановна, ну почему мне так трудно? Зачем я вас выбрала! Это так сложно!» Но вслед за тем Сельма клялась недоумевающей маме, что без Цветаевой жить уже не может. |  |
| После смерти мамы, с которой она обсуждала все свои переводы и которая первая слышала цветаевские строки на испанском, ее главным советчиком стал муж - виолончелист Мануэль Стасей. У него абсолютный музыкальный слух, он прекрасно говорит по-русски, так что каждую неверную «ноту» в переводе жены он улавливает мгновенно. В барселонском оркестре, где он играет, много русских, и Мануэль, в отличие от Сельмы, говорит по-русски каждый день. А она может позволить себе это только во время визитов в Россию, где проводит два-три месяца в году. В Ясной Поляне, в Музее-усадьбе Л.Н. Толстого, она руководит семинаром переводчиков, который проводится там каждое лето. Бывая в Москве, она днями пропадает в книжных магазинах в поисках новых книг о своей любимой Цветаевой. Она побывала в музее поэта в Болшево, во время перевода «Живое о живом» посетила Тарусу. И почти каждый год 31 августа она приезжает в Елабугу. Со времени ее первого визита здесь многое изменилось. Пустырь, который она видела рядом с домом Бродельщиковых, превращен в площадь. Теперь здесь установлен бронзовый бюст Цветаевой. Сам дом выкуплен, в нем создан музей. | |
 В 2008 году Сельма Ансира награждена Медалью Пушкина – государственной наградой РФ, которая вручается за заслуги в области культуры и искусства, за вклад в изучение и сохранение культурного наследия / Фото: Андрей Семашко | Сельма уверена, что для полноценного перевода переводчику нужно не только посетить те места, где жил автор, но и повторить его путь. Это помогает переводчику понять те чувства, которые испытывал писатель. Прочитав в книге Анны Саакянц о Марине Цветаевой подробное описание приезда поэта в Елабугу, она решила повторить и этот путь, приплыв в город по Каме. Летом 2006 года от московского Речного вокзала до деревянной пристани маленького русского города Елабуги, ставшего последним пристанищем Цветаевой, на теплоходе отправились российские и зарубежные литературоведы. Была среди них и Сельма. Старенькое судно не отличалось особым комфортом, что помогало перенестись в 40-е годы. Говорили на палубе и в каютах, конечно, о поэте. Кто-то дал Сельме послушать запись песен на стихи Цветаевой московской певицы Елены Фроловой. Сельма нашла Елену в Москве и пригласила в Барселону на презентацию своего перевода книги о Цветаевой французского литературоведа Цветана Тодорова «Жизнь в огне». Они подружились и за последние пять лет объездили с литературным концертом всю Испанию и часть Мексики. Часто после концерта зрители подходят и благодарят Сельму за переводы работ Цветаевой. Недавно Сельма заново перевела «Письма 1926 года». В юности ее сил хватило на то, чтобы передать смысл текста, а сейчас, используя накопленный багаж переводческого опыта, она попыталась донести до испаноязычного читателя волшебную музыку Цветаевских строк. Евгений Борисович Пастернак дал согласие на издание повторного перевода. А сейчас перед Сельмой стоит грандиозная задача, к решению которой она, возможно, шла все последние 32 года. Она начала перевод на испанский язык поэзии Марины Цветаевой. |
| «Матвеевская» версия На Петропавловском кладбище Елабуги почитателям творчества поэта обычно показывают так называемую официальную могилу Цветаевой, расположенную недалеко от того места, где в 1960 году сестрой Марины, Анастасией Ивановной, был установлен крест со знаменитой надписью: «В этой стороне кладбища...» И она, и дочь Марины Цветаевой, Ариадна Эфрон, отказались от эксгумации, сказав, что не хотят тревожить прах других усопших. Елабужская семья Матвеевых считает, что настоящая могила Марины Ивановны Цветаевой находится с правой стороны через одну могилу от могилы Елены Матвеевой, умершей летом 1941 года. Навещая могилу дочери, Мария Ильинична Матвеева и ее дети (Зоя и Семен) в первых числах сентября того же года стали свидетелями погребения эвакуированной женщины. «Хорошо, что самоубийцу не рядом с нашей Леной хоронят», - запомнила тогда слова матери Зоя. Также она запомнила высокого юношу в длинном черном кожаном пальто. Заметим, что присутствие сына Цветаевой, Георгия Эфрона, на похоронах матери документально не подтверждено. Профессор Ульяновского педагогического университета, глава Ульяновской организации Российского союза профессиональных литераторов Лилит Козлова записала рассказ Зои Матвеевой и назвала эту версию «матвеевской». Она же установила на указанной могиле чугунную ограду с буквами М и Ц. Старший научный сотрудник Дома памяти М.И. Цветаевой в Елабуге Наталия Мухина, как и некоторые другие исследователи, считает эту версию наиболее вероятной из существующих. Но так ли это на самом деле. Евгений РЕЗЕПОВ Переопубликация с сайта "ФОНД РУССКИЙ МИР" Первоисточник >>> | |
| Copyright MyCorp © 2024 | Создать бесплатный сайт с uCoz |